Я сделал несколько глотков и отдал обратно.
– Не надо воды, самогону дай.
– Это и есть самогон, Володя. – Кубин сам глотает из фляги и протягивает мне. – На, хлебни еще, но не думаю, что поможет.
Я пью крепкий самогонный настой, как воду. Действительно не помогает.
– Тут может помочь только враг, насаженный на острие своей сабли. – Матвей Власович оглядывается. – Да только вот перебили мы всех, Володя. Ты потерпи. Пока потерпи.
– Власыч, это же дети. ДЕТИ, черт возьми! А я их в бой.
– Нет, Володя. Они перестали быть детьми, когда встали с оружием на защиту родины. Они – вои Руси-матушки.
– Я понимаю, Власыч, но ничего с собой поделать не могу. За каждого… за каждого погибшего парня я возьму по две жизни у поганых. А тех новиков, что сейчас живы остались, я на родину матерям верну. Должен вернуть. Чтоб продолжили род, стали отцами.
– Хорошо сказано!
Я посмотрел на того, кто это произнес. Рядом стоял высокий седовласый бородач в кольчуге и с саженными плечами, а на поясе – огромный меч.
– Познакомься, Володя. Это Николай Александрович Евпатин. Здесь его величают Евпатием Коловратом.
К вечеру обе дружины, наша и Евпатина, отойдя на десяток верст в глубину лесной чащи, встали большим лагерем. Захваченных монгольских лошадей отогнали к лесному озеру, оставив там пастись под присмотром обозников. Убитых забрали с собой, положив в одну из волокуш. Остальные облили нефтью, которую нашли в самой последней волокуше. Нефть была разлита по глиняным горшкам и являла собой уже полностью подготовленные снаряды для метательных орудий. Вот так. Один из обозов уничтожен ценой в четыре десятка жизней, из них двадцать одна – это новики.
А ведь все могло быть по-другому.
По злому стечению обстоятельств, обе дружины охотились за обозами и атаковали один и тот же, не зная друг о друге. Разница была только в том, что за этим обозом евпатинская дружина следила давно и только выбирала момент для нападения, а мы наткнулись случайно, но напали первыми. Если бы мой план удался, то жертв удалось бы избежать или обойтись малыми потерями. Не зная о нас, два отряда Евпатина атаковали обоз с двух сторон, чуть не сразившись с нашими сотнями, направленными на отвлечение обозной охраны. Но, на счастье, вовремя разобрались и вместе ударили по накатывающим монгольским сотням, обратив их в бегство. А в этот момент мы пытались сжечь эти проклятые волокуши. Нам не хватило каких-то пяти минут, чтоб закончить начатое дело и убраться в лес, как пришлось вступить в бой с несущимися в панике степняками. Сумбур в битву внесли и табуны, вытесняемые вторым евпатинским отрядом, напавшим на обозное охранение с тыла. Полусотня Садова оказалась зажатой табунами и оттеснена к лесу.
Удивительно, что в таком бою мы понесли малые потери, тяжелых ранений практически никто не получил, благодаря хорошей брони, которую в нашей дружине имели все. В евпатинском отряде погибло около двух десятков ратников, у которых из брони были только кольчуги. Но даже хорошая латная защита не спасла жизни двадцати одного парня. Дети есть дети, и мысль о них не давала нам покоя. Обо всем этом я и рассказал Коловрату у костра вечером. Он покачал головой.
– Эвон-то как нескладно вышло. Кто ж знал-то?
Эхом отдалось в голове – кто знал?
Задумался, краем уха слушая разговор сотников, что собрались у одного костра. Вдруг стало тихо, и я услышал, как заговорил Евпатин:
– А вот что, бояре, мы увидели, когда из Чернигова к Рязани вернулись. Сгорел град славный, только пепелище вокруг, да дым. Ров мертвыми завален: дети, женщины, старики – никого не пожалели. Поганые, видно, по ним на стены шли. А от стен высоких ничего не осталось. Кругом пепел по колено – как вода в реке. А во граде-то – там где храм стоял – только огарки и звонница на боку лежит. А в пепелищах кости тлеют. Поганые вместе с народом храм сожгли. Как увидел я все это – сам как мертвый стал. И сердце биться перестало. А братья мои звонницу нашли и подымают. Язык в пепле отыскали, приладили и на козла подняли. Тут мы увидели, что края-то оплавились. Но колокол стал петь. Страшно так петь. И представьте, бояре, люди из пепла стали подниматься! Прям из него. Как выходцы из того света, они вылезали из схронов и погребов. И из леса стали выходить. Они обо всем нам поведали. Страшные дела поганые творили. Поклялись мы тогда, бояре, что не будет нам житья, пока эту погань из земли нашей не изгоним. Вот такие дела, братья мои.
Тяжелая тишина установилась над лагерем.
– Помянуть бы павшие христианские души…
– У нас есть. – Кубин поднялся и пошел к саням. Я не стал возражать. Выпить за павших надо. Опять крепкий настой самогона пьется как вода. Прав дед Матвей – не отпустит, пока мстить не стану. А я тоже клянусь – пока жив, саблю свою поить вражьей кровью буду.
– Тоже славные слова!
Я поднял голову и увидел, что на меня смотрят все.
– Мы все поклялись на крови своей – бить поганых, пока живот цел!
– Сколько у тебя воев, Евпатий?
Тот в ответ загудел басом:
– Пешцов девять сотен и семь сотен конных. Мы ведь сначала только две сотни конных имели, а потом, как табуны в первый раз отбили, так еще на коня несколько сотен посадили. Если в этот раз коней поделим, то все на коня сядут. Вот только брони не все имеют.
– Коней мы отдадим, только десятка три возьмем для обозов.
– Эко как! Добре. А у вас сколь воев?
– Почти шесть сотен поначалу было, а сейчас пять. И все с хорошим доспехом. И запас кольчуг мы имеем. И ту, что с павших сняли, и с врагов. Все в обозе. Так что дадим вам и бронь.