«Огненное зелье». Град Китеж против Батыя - Страница 115

115

– Владимир Иванович, – тихо сказал княжич, – познакомься, это князь Черниговский Михаил Всеволодович и князь Козельский Василий Иванович.

В глазах мальчишки загорелся восторг, а мне стало даже легче от того, что этот молодой князь «Злого города» не погибнет и будет жить.

– Долгие лета вам, князья. Простите, что сижу, но сил уж нет в ногах.

– Ничего, княже, ничего, – ответил черниговский князь.

Князья спустились с коней, подошли и присели рядом.

– Не дело пировать ноне, – произнес князь Черниговский. – А он праздновать надумал. Победа ему глаза замутила.

– Пусть тешится, – ответил я. – А у нас иные дела имеются – язвленым, что еще живы, помочь сперва, да от мороза уберечь…

– Это верно, – кивнул Владимир Юрьевич. – Много воев померзнет, коли не убережем.

– Люди ценнее сребра и золота, – добавил черниговский князь. – Дел ноне много.

– И утром дела есть неотложные.

– Какие? – повернулся Михаил Всеволодович.

– Малых отрядов поганых осталось много, – ответил я. – Найти потребно и уничтожить всех. До единого уничтожить. Чтоб сгинули без вести. Пусть в орде считают так: придешь на Русь с мечом – найдешь могилу свою. Сгинешь безвестно.

– Славные слова! – воскликнул козельский князь. – Я со своей дружиной готов хоть сейчас выступить.

– Охолонь! – усмехнулся старший князь. – Готов он. При мне будешь пока. А дружину твою боярин Василь поведет, а я сына своего отправлю. И с другими князьями да боярами переговорю.

Отрадно, что есть на Руси такие люди.

– Как Матвей Власович, где Евпатий Коловрат? – спросил Михаил Всеволодович.

– Погиб Коловрат, снарядом зашибло насмерть. А Матвей Власович ранен. Спит сейчас.

– Прими Господь души рабов твоих! – перекрестился черниговский князь.

Посидели молча.

– Об одном жалею, – горько сказал князь Михаил, – что отверг призыв о помощи князей рязанских. Гордыня меня заела… грех мой. Славен был Евпатий, великий вой русский. Но не жалею, что пошел под руку твою, князь Керженский! Руку Господа вижу в делах твоих. Великое дело справил – орду малыми силами одолели.

– Будет тебе, Михаил Всеволодович. На то мы и вои, чтобы Русь от врагов защищать. Владимир Юрьевич, – обратился я к княжичу, – я слышал – ты московский стол получил?

– Да, – кивнул тот. – И дружина у меня из московских бояр.

– Тогда будь добр, пушки все к себе в град забери. Вместе с расчетами.

– Добре.

* * *

– Уй-ча! – Монгол опустил копье и начал разгоняться. Я толкнул бока коня каблуками и поскакал навстречу. Щит наискось, копье на врага.

Удар! В последний момент успеваю отбросить вражеское копье в сторону, но все равно щит от удара трещит, а ратовище, ударив во вражеский щит, с силой отдает в руку. Еле удержавшись в седле, осаживаю и разворачиваю коня, отбрасывая разбитый щит в сторону. Вижу, что степняк повернулся и тоже стряхнул остатки своего щита с руки. Это радует, хоть будут равные шансы. А монгол поднимает копье и орет:

– Уй-ча! – Наклонив копье, поганый опять атакует.

Я дал коню по бокам, разгоняясь, левой рукой рванул саблю и наклонился вперед, держа клинок перед собой.

С силой выбрасываю вперед, целя степняку в грудь, а саблей пытаюсь отвести наконечник вражьего копья в сторону. Не успел. Страшный удар вырывает из седла. Все тело сразу отдалось тупой болью. Подтаявший снег смягчает падение и облепляет со всех сторон. Сырость и холод проникают под доспех и приносят облегчение, но ненадолго. Рукой провожу по плечу – монгольское копье, соскользнув с нагрудника вверх, вспороло кольчугу и, не достав до тела, прошло вдоль поддоспешника. Опять меня спас старый бронежилет, но все равно плечо превратилось в сплошной синяк. Матерясь от пульсирующей боли и нащупав рукоятку сабли, с трудом поднимаюсь.

А я его все-таки достал! Поганый копошился в четырех метрах. Острие пики вошло в его плечо, сорвав несколько стальных пластин вместе с солидным куском стеганого халата, и вспороло сетку кольчуги. Ну, что же, получается один – один.

Степняк дотянулся до мохнатой шапки, обшитой стальными пластинами и, надев ее, смотрит на меня.

– Буол? – моему изумлению нет предела. Он ведь мертв. Шею ему Михаил Борзов свернул. Это Лисин сам видел.

Монгол щерится и встает.

– Не ожидал, урус? Я не Буол. Я Тургэн.

Брат-близнец? Значит, мстить собрался? Ну-ну.

– У тебя хорошая бронь, урус.

Поганый, с саблей в правой руке и с клевцом в левой, замирает в трех метрах от меня.

– Зато у тебя не очень, Тургэн.

Покачивая саблей, достаю засапожый нож. От клевца бронь не спасет, а кроме ножа и сабли, у меня ничего нет.

– Это была лучшая цзыньская работа, урус, – морщится поганый. На левом плече у него расползается темное пятно.

Оказывается, китайцы с древности брак гонят. Буол шагнул вперед и поднял оружие.

– Ты сильный богатур, урус, но я заберу не только твою бронь, но и твою жизнь.

– Спешишь, монгол? – Внимательно смотрю за перемещением степняка. Тургэн по-монгольски означает – быстрый, значит, надо внимательнее быть. – У нас говорят – не дели шкуру неубитого медведя.

Перемещаюсь, держа степняка на расстоянии. Поганый, покачивая оружием, по-кошачьи перемещается по подтаявшему снегу. Похоже, рана его совсем не беспокоит. Плечо у меня тоже болеть перестало. Делаю еще один шаг и останавливаюсь. Дальше обрыв и маленькая речка с потемневшим льдом. Внизу темное пятно чистой воды – в этом месте почему-то льда нет.

– Уй-ча! – Степняк прыгает вперед, его сабля скрежещет по нагруднику, пусть, главное – клевец. Ловлю его ножом и отвожу в сторону, а саблей рублю наискось. Китайская работа на этот раз не подвела, но халат расползается, открывая ровное кольчужное плетение.

115