«Огненное зелье». Град Китеж против Батыя - Страница 34

– Полезай греться, Владимир Иванович. Сейчас я холод разгоню.

Это холод? Да такая температура достойна самой жаркой парной. Залез на полок и сел рядом с Гориным. Уши и нос, казалось, уже сварились, и я, прикрыв их, стал осторожно дышать раскаленным воздухом. А еще начало нестерпимо жечь обработанный мазью бок. Вдруг раздалось шипение и… меня вынесло из парной вместе с клубами пара. Вслед мне хохотали Кубин и Горин. Я, распластавшись на полу предбанника, думал: «Стыд-то какой. А еще считался заядлым парильщиком». Однако с мазью надо что-то сделать. Удаляют ее маслом, а где его взять?

Дверь открылась, и вошли две девицы. Хихикнув, глядя, как я прикрыл окаянное место рубахой, они вкатили небольшой бочонок и сообщили:

– Квас, боярин.

– Х-хор-рошо. Ид-дите. Стойте!

– Да, боярин?

– Масла принесите, подсолнечного, конопляного, какое есть…

– Мигом, боярин!

Казалось, дверь и не закрывалась. Девица мне плошку с маслом протянула, затем, поглядывая и хихикая, ушла. Блин, забыл, что на Руси мужики и бабы до Екатерины Второй мылись вместе.

Тщательно протер маслом бок, затем осторожно промокнул льняным полотенцем. И самоотверженно шагнул в парную. На самом верху полока сидели Горин и Кубин.

– Не замерз там, боярин? – усмехнулся Илья Демьянович. – Влезай сюды, парить будем. Вот, шапку надень.

И он протянул мне войлочный колпак. Ну, слава Богу! Теперь буду крепиться. Только я залез к ним, Кубин тут же достал веники.

– Ложись, Владимир Иванович.

Опять зашипела вода на каменке, и я понял – как себя чувствуют куры гриль…

Ох, упарили меня и упарились сами. Краснокожие, как индейцы, мы вывалились в предбанник. Состояние мое было – посоли и ешь. Почти без сил плюхнулся на лавку. Кубин, выбив дно у бочонка, зачерпнул квас и подал мне.

– Спасибо.

После кваса почувствовал легкость в теле. Благодать.

– Чудны раны твои… – это Горин рассматривал мои шрамы. – Это стрелами, мыслю, а это…

Как объяснить ранения осколками?

– Клинками, Илья Демьянович, – нашелся я, – клинками.

Не знаю, что смог прочитать Горин по моим шрамам, но смотрел он очень уважительно.

– Эх-ма… пойду-ка я, бояре, ешшо попарюсь.

И Горин ушел в парную. Кубин покосился на мою грудь и показал на один шрам:

– На самом деле это пулевые ранения?

– Да, и этот, и этот тоже, а тут ножевое, здесь осколком…

– А на ноге? Почему он такой… страшный?

Дед Матвей прав, шрам страшный. На всю жизнь напоминание о фугасе, гибели всей нашей разведгруппы и о предательстве.

– Вот ты, Власыч, не веришь в предательство Кутерьмы, – тихо проговорил я, – я тоже когда-то не верил, но… – и рассказал Кубину все о последнем своем боевом выходе. Как выдвигались на исходные, как под нашим «Уралом» сработал фугас, как проводили расследование…

– О нашем маршруте знали единицы, и вычислить того, кто слил информацию, не составило труда. Однако взять предателя не удалось, исчез. Ребята поклялись во что бы то ни стало найти его и покарать. А самое горькое, что он был мне другом, а теперь… теперь бывший капитан Пряхин Алексей Павлович – тот враг, которому я без сожаления свернул бы шею. За всех ребят, погибших при взрыве… а ты вот в предательство не веришь…

– Я понимаю, – так же тихо ответил Кубин, косясь на дверь парной, – но и ты пойми, нельзя по наговору, которому семь веков, обвинять знатного боярина.

Дверь парной распахнулась, и в предбанник вывалился Горин.

– Ух, велелепно-то как! Теперь и попировать не грех.

* * *

Я поднялся и посмотрел в окно. Естественно, ничего не увидел, вместо стекла был натянут бычий пузырь. Потянул фрамугу и открыл окно. Свежий ветерок коснулся лица. Итак, все, что было до пира, я вспомнил, а вот потом как-то смутно все. Что мы пили вчера? Вот уж не подумал бы, что я столько вина выпью, чтоб память отшибло, даже с водки такого не было. А пили-то мед. Не тот, который с пасеки, а тот, что алкоголь содержит. Коварная штука – бьет не в голову, а в ноги. Попробуй после кубка пройдись ровно. Фиг! Такие кренделя вместо прямой сделаешь. А потом вино пили. Разное. Что интересно, оно и не кончалось. Как будто тут в погребах его цистерны. Потом вроде квас пили. Тоже в голову шибает неслабо. Вот и ответ провалу памяти: намешал разного алкоголя. И это несмотря на хорошую закуску. Большое изобилие мяса и рыбы. Копченой, тушеной, вареной… разве что котлет нет и колбас. Вспомнил, что передо мной на блюде лежал трехметровый копченый осетр. Прикинув, сколько бы он стоил на рынке в моем времени, я сразу отрезал кусок на половину своей зарплаты. Потом в основном им и закусывал.

Помнится еще всеобщее веселье, как будто не было больше проблем и напастей в виде противника почти под боком. Звучали здравицы и поздравления, в том числе и мне, за которыми последовали знакомства со всеми и, конечно, тосты с большими кубками вина в них.

М-да, а еще вчера я дома был, в двадцать первом веке, и не думал, что за один день успею два раза повоевать и два раза на пиру побывать. Причем на второй раз напиться до потери сознания. А все-таки, как я комнате оказался? Сам пришел или меня принесли?

Когда я вошел в зал, где мы вчера пировали, то встретил боярина Горина.

– Как спалось, Владимир Иванович?

– Хорошо.

Горин вдруг рассмеялся. Чего это он? Наверное, я вчера накуролесил.

– Силен ты, боярин! – покачал он головой. – Вина выпил больше всех, но спать своими ногами ушел. А остальные на столах так и уснули.

– А я ничего не вытворил там? – облегченно вздохнув, спросил я.